Второе восстание Спартака - Страница 61

А впрочем, они были далеко не единственными подобными в центре города, так что белыми воронами не смотрелись. С одной стороны – оккупация со всеми ее ужасами, с другой – этакий призрак нормальной жизни с немалым количеством щеголей и щеголих, ресторанами, извозчиками и прочими предметами сытой жизни. В первые дни Спартака эти гримасы капитализма удивляли не на шутку и даже вызывали благородное возмущение, но за год он привык. И не в том даже дело, что с грехом пополам научился тарахтеть по-польски. За эти два года он, пожалуй, стал частичкой окружающей жизни. Лейтенанта ВВС РККА Котляревского, признаться честно, уже не было. Был боевик Армии Крайовой, носивший кличку Янкес – то бишь Американец, происходившую, как легко догадаться, от тех обстоятельств, что сопутствовали его появлению с небес...

– Внимание, – тихо произнесла Беата, склонившись к его уху с самым беззаботным видом и безмятежной улыбкой.

– Вижу, – сказал Спартак еще тише.

Парнишка по кличке Зух, торчавший на углу улицы, в отличие от них, светским лоском похвастать не мог – и физиономия была простоватая, и одежда не та. Высокие начищенные сапоги, рубашка без галстука, сшитый не самым лучшим портным пиджак, сбитый на затылок картуз с лаковым козырьком, сигаретка в углу рта: типичный мелкий спекулянт при каком-то интересе, каких тут хватает, то ли сигареты из-под полы продает, то ли фальшивые справки немецкой комендатуры, то ли еще что. С точки зрения оккупационных властей, фигура не особенно благонадежная, но служит предметом внимания исключительно криминальной полиции, а не гестапо и прочих политычных органов...

Зух, выплюнув окурок, снял свой фасонный картузик, зажал его под правым локтем и старательно вытер лоб носовым платком. Сегодня и в самом деле было жарковато, так что жест вполне уместный.

Мишень приближалась к перекрестку. Спартак подобрался и коснулся локтем пистолета, заткнутого слева за ремень под элегантным пиджаком. И продолжал двигаться не спеша, помахивая дурацкой тросточкой, смешливо переглядываясь со своей девушкой.

Однако первым на перекрестке показался не приговоренный, а Томек – вихрастый, щупленький, в очках, чуточку суетливый, как две капли воды походивший на рассеянного, заучившегося студента. Каким он, впрочем, до войны и был. Он вприпрыжечку промчался мимо, и газеты в руке у него не наблюдалось.

Беата взглянула на Спартака, и он ответил понимающим взглядом. Ситуация осложнялась. Судя по виду Томека, за мишенью топал хвост. То есть не хвост, конечно, а нечто иное, но какая разница? Немцы предателя вели.

Осложнилось-то осложнилось, но ведь не настолько, чтобы отказаться от задуманного... Переглянувшись, они с самым непринужденным видом свернули к парадному. Спартак ухватился за огромную начищенную ручку и галантно распахнул перед девушкой высоченную тугую дверь. Пружины механизма издали жалобный скрип – не было за ними того ухода, что до войны...

Огромное парадное, напомнившее Спартаку иные ленинградские дома – разве что здесь было гораздо чище, несмотря на войну. Даже довоенный ковер на лестнице имелся, прижатый медными прутьями к широким ступенькам.

Они взбежали на площадку меж третьим и вторым этажами как раз в тот момент, когда внизу вновь заскрипели пружины, дверь открылась, тяжело захлопнулась. Бросились друг другу в объятия и принялись самозабвенно целоваться – стоя, правда, так, чтобы краешком глаза наблюдать за лестницей.

Показался тип, неспешно поднимавшийся к себе на четвертый. Очень представительный, даже вальяжный, пожилой пан в легком летнем пальто, с тяжелой, солидной тростью, изукрашенной серебряными монограммами. И лицо у него, если не знать всего, выглядело представительно, внушало доверие и уважение: осанистый, с тщательно подстриженными усами, похожий то ли на известного композитора-классика, то ли, бери выше, на депутата парламента с безукоризненной репутацией. Если не знать точно, сколько народу эта гнида заложила гестапо...

Спартак видел сторонним прищуром, что пожилой, в первый миг поневоле встрепенувшийся от присутствия незнакомых людей, моментально оценил ситуацию и расслабился, даже расплылся в легкой снисходительной улыбочке: эх, молодость, молодость, мне бы ваши заботы...

И прошел мимо. Вмиг высвободившись из объятий Спартака и быстро раскрыв сумочку, Беата позвала:

– Пан Браньский!

Он начал поворачиваться – еще ничего не подозревая, спокойно, солидно – и вдруг оцепенел. Вряд ли он видел извлекаемый Беатой из сумочки маленький «маузер», просто в мгновение ока о хитросплетениях суровой реальности что-то сопоставил и начал понимать. Спартак видел, как его щека и шея покрылись крепкими каплями пота.

Беата звонко, громко, раздельно произнесла:

– Именем свободной Польши, за предательство и сотрудничество с врагом...

Она выстрелила трижды, подняв пистолет на уровень глаз. Стоявший вполоборота Спартак отметил, что шпик начинает молча заваливаться, но любоваться этой картиной в его обязанности не входило – ему как раз следовало уделить внимание противоположному направлению...

Он сунул руку под пиджак, снимая «парабеллум» с предохранителя. И вовремя: дверь оглушительно бухнула, в парадное влетел невидный человек в штатском, с азартно-ожесточенной физиономией (крохотные усики под фюрера, потная челка прилипла ко лбу), по инерции пробежал три шага. Шарахнулся к стене, запустив руку под мышку.

Спартак выстрелил дважды, в грудь и в лоб, метнулся вниз, добежал, когда типчик еще не успел толком растянуться на потемневшем полу из мраморных плиток. С первого взгляда оценил, что сработал неплохо. Быстрехонько обшарил наружные карманы, вытянул знакомую штучку – овальный гестаповский жетон на длинной темной цепочке. По-хозяйски сунул его во внутренний карман пиджака.