Второе восстание Спартака - Страница 53

– А вы тогда кто? – тихо, серьезно спросил Спартак.

Панас так же серьезно разъяснил:

– А мы, хлопче, – панове украинская варта. Или, щоб тебе було понятнее, господа жандармерия из щирых украинцев. Имеем тут дислоцироваться для пригляда за ляхами, которые есть элемент подозрительный и безусловно относящийся к недочеловекам. Ты не смотри, что мы в цивильном – это мы запросто по утреннему времени гуляем. А для официальных надобностей и форма имеется – все честью по чести, как полагается.

Он достал тяжелый серебряный портсигар, раскрыл, приготовился было запустить туда пальцы, но в последний момент передумал, протянул раскрытый портсигар Спартаку. Третий недовольно пробурчал:

– Еще табачком голубить совдепа...

– Учись, друже, быть мыслью выше обычного холопа, – сказал Панас спокойно. – Осознавай державность картины. Хлопец – офицер, хоть и вражеский, мы тоже не быдляке хвосты крутим. Здесь потребна шановность. Да ты бери, бери, у тебя ж вон пальчики желтые, значит, смолишь...

Спартак взял сигарету и наклонился к протянутой зажигалке – красивой, блестящей, вроде бы немецкой. Затянулся от души, понимая, что неизвестно когда такая удача выпадет во второй раз. Сигарета была хорошая, и весьма. Он мимоходом присмотрелся к портсигару: на крышке сверкал разноцветными эмалями какой-то замысловатый герб – который этому деревенскому батьке Махно ну никак не мог принадлежать. Сразу видно, что человек непростой, не серая скотинка, но на обладателя столь заковыристого герба никак не похож...

– Это именуется – военный трофей. Был пан, да весь вышел. Чтобы ты не думал чего-то для меня унизительного, спешу внести ясность: я его не из кишени у мертвого вытаскивал. То есть из кишени, конечно, только светлейший пан граф совсем незадолго до того, как лечь падлиной, палил в меня что есть мочи из серьезного пистолета. А я в него, соответственно. И положил справнего шляхтича за все, что его прадеды над нашими вытворяли. А после такого не грех не то что сигаретницу забрать, но и сапоги снять... Как смотришь?

– Да пожалуй что, – сказал Спартак искренне.

– Рад, что понимаешь, – кивнул Панас. – Ну что, подымили, пора и в дорогу? Кость, волоки сюда одяг пана офицера.

Он мотнул головой в сторону, где Спартак увидел свой летный комбинезон и сапоги – американское обмундирование, что греха таить, и скроенное лучше советского, и выглядевшее красивее.

– Може, ему еще кофею с профитролями? – буркнул третий. – И босиком бы до постерунка дотопал, не бог весть яка птица...

– Вот теперь я точно бачу, что рано тебя повышать в чине, – сказал Панас с легкой брезгливой усмешечкой. – Державности не чуешь, я тебе это повторять замучился... Пан вартовый комендант предъявляет пану оберштурмфюреру пана радецкого офицера с бомбовца. Державное дело. И мы повинны быть в полной форме, и летчик, и пан оберштурмфюрер уж наверняка не будет в расхристанном кителе щеголять... – На его лице, вот чудо, отразилась даже некоторая мечтательность, свойственная скорее поэту, и он повторил нараспев, значительно подняв руку: – Державность... Не песье лайно! Кость...

Юнец кинулся за комбинезоном. Окурок сигареты обжег губы, Спартак c превеликим сожалением выплюнул его подальше в пыль. От тоскливой безнадежности сводило скулы – он оставался самим собой, невредимым, неслабым и неповторимым, но от него теперь ничегошеньки не зависело, им, как вещью, распоряжались другие. «Значит, плен, – подумал он потерянно. – Плен. Вот так это и выглядит...»

– На медаль рассчитываете, пане Панас? – спросил он язвительно.

– А чего ж? – без тени обиды кивнул комендант. – Если есть медали и если они полагаются, чего ж не хотеть? Дело житейское, а як же ж. Вот тебя хотя бы взять, хлопче. Ты, когда людям на головы смертушку рассыпаешь с бомбовца, тоже, есть у меня подозрения, мечтаешь заиметь на френч блестящую цацку на ленточке. Вы, хоть и совдепы, а свои ордена имеете... Не прав я?

Спартак пожал плечами.

– Прав, сам признаешь... И, я так полагаю, кое-что на груди уже имеешь? Ты помалкивай, коли хочется, твоя воля. Я ж с тебя не допрос снимаю, я с тобой шановно беседую, как лицо державное с лицом державным... Допрос тебе устроят панове немчуки. Есть у меня соображение, что птичка ты непростая, ох непростая. Радецкий офицер в американской одеже – тут явно какая-то хитрая военная комбинация, не из звыклых. Так что будет немчукам о чем тебя порасспрашивать, чует моя душа... Кость, тебя за смертью посылать?

Сопляк подошел, раскланялся, протягивая Спартаку комбинезон:

– Всегда к услугам ясновельможного пана, проше одягаться...

– От так, – одобрительно приговаривал Панас, зорко наблюдая за Спартаком. – И в сапоги влезай, чтоб по всем правилам. Тебе ж самому приятно будет перед оберштумфюрером встать не жебраком с большой дороги, а важным паном офицером...

– А товарищ мой? – Спартак сумрачно кивнул на тело Алексея.

– Не боись. Похороним по-людски, чай не звери...

Спартак покачал головой. Но делать-то нечего.

Затягивая ремешки американских сапог, Спартак бросил по сторонам быстрые настороженные взгляды, пытаясь определить, можно ли хоть на что-то рассчитывать при столь поганом раскладе. Вообще-то был шанс звездануть как следует в челюсть сопляку, сорвать у него с плеча винтовочку и попытать счастья...

Отпадает, решил он. Винтовка немецкая, где у нее предохранитель, неизвестно, да она к тому же свободно может оказаться и незаряженной. А кобура у Панаса расстегнута, и уж он-то охулки на руку не положит, срежет моментально – дистанцию держит откровенно, вроде бы беспечен, но напряжен, как волк перед броском, сразу чувствуется. При мысли, что эта каменистая равнина, сухая земля, чужой лесочек и эти морды окажутся последним, что он увидит в жизни, Спартак почувствовал натуральнейшую тошноту. И даже, откровенно признаться самому себе, страх.