– Давай-ка выпьем на брудершафт, летчик, – сказала Лаврентьева, поднимаясь со стула. – Летчик-налетчик... Значит, тебя Спартак зовут, как народного героя. А меня Ольга.
Она сама подошла к нему с наполненной стопкой. Спартаку пришлось подняться. Не стоило великого труда догадаться, что из этого брудершафта предстояло плавно уйти в пике и совершить вынужденную посадку на запaсный аэродром «Кушетка». «Сам совращал, а совращаемым быть не приходилось», – подумал Спартак, залпом выпив спирт. А потом пришлось отвечать на поцелуи. Докторша жадно впилась в него губами.
В общем, соскакивать с поезда надо было сейчас. Хрипло пробормотать, оттягивая ворот свитера: «Подожди, что-то мне плохо, голова кружится. Небось от спирта, с отвычки», тяжело опуститься на стул и все такое... Словом, делать, как собирался.
Только вот вдруг захотелось совсем другого. Хотя слово «захотелось», пожалуй, не годилось. Слишком уж мягкое и нейтральное.
В потных объятиях немолодой женщины, в податливой мягкости ее чрезмерного тела, в ароматах «Красного ландыша» Спартака с головой захлестнуло звериное желание – обладать. Так, наверное, первобытный самец набрасывался на самку. Так, наверное, солдат, после кровопролитного боя по своим и чужим трупам ворвавшийся в город, набрасывается на первую попавшуюся бабу и валит ее на землю. Животный позыв, приступ оголодавшей плоти. Противиться было невозможно, а главное – совершенно незачем.
Мозг перестал распоряжаться телом, им вовсю распоряжались инстинкты.
Ну и опять же нет никакой нужды поступать иначе, как по-звериному – брать то, что можно взять.
Одежда комками полетела на пол. С треском оторвалась пуговица.
До кушетки дело так и не дошло. Все произошло там, где застало: прямо у стола, на дощатом полу, на ворохе скомканной одежды. Произошло быстро и бурно. Спартак брал с неистовством, нещадно тискал и мял, двигался в бешеном ритме. Им владело одно стремление – как можно скорее выбросить из себя семя, освободиться от него. Судя по стонам и крикам яростно и страстно отдававшейся ему женщины, именно так ей сейчас и было нужно – чтобы ее завалили и брали, как самку...
У Спартака вырвался протяжный стон, когда он в последнем мощном толчке освободил себя от семени. Он отвалился от женщины, лег без сил на полу. Он услышал рядом с собой невнятное бормотание, ему удалось разобрать что-то вроде «мальчик мой», потом раздались всхлипы.
Спартак почувствовал сильное облегчение. Это было не просто вполне понятное физическое облегчение, но и освобождение от чего-то гораздо большего, давившего все это время на психику...
Женская голова легла ему на плечо, а рука стала гладить живот. Черт возьми... в этот момент Спартак почувствовал самое настоящее отвращение к той, что была рядом. Чтобы отвечать на эти ласки, надо было пересиливать себя, а этого не хотелось. Он и не отвечал, лежал, не двигаясь, прикрыв глаза.
Отвращение отступило, и захлестнула смесь противоречивых ощущений: и удовлетворение плоти, и стыд, и брезгливость, и... даже что-то вроде нежности к этой прильнувшей к его плечу пьяной бабе. Именно так – подобие нежности. Ведь она явно что-то в нем пробудила.
Да, кажется, проклятый доктор прав – Спартак чувствовал... отогрев. По-другому это и не назовешь. Будто до сего момента он был заморожен, а теперь тело вновь, клетка за клеткой, наполняется живительное теплом, приходит с и л а, которая позволит дальше бороться.
Правда, несмотря на всю пользу любовной терапии, от повторного ее сеанса следовало уклониться. Потому как вряд ли найдется в достатке эмоций, чтобы имитировать желание. А мужское естество – не женское, тут притвориться не получится, все, как говорится, наглядно.
Как избежать повторной ласки, Спартак в общем и целом понимал – прибегнуть к рецепту доктора Рожкова. А именно – накачать дамочку спиртным. Вот к этому и следовало приступать.
Повернувшись к начальнице и приобняв ее за плечи, Спартак преувеличенно бодрым тоном сказал:
– Наше состоявшееся знакомство надо отметить. Как думаешь, товарищ Ольга?
Как и ожидал Спартак, «товарищ Ольга» думала на сей счет исключительно положительно. Ну а что дамочка выпить любит, он убедился, пронаблюдав, как залихватски тяпнула она первые две стопки. Словом, напоить больничную командиршу, что называется, было делом техники, а эту технику Спартак знал неплохо.
Стопка за стопкой, дымя папиросами «Казбек», о чем-то беседуя, отвечая на ее расспросы про ленинградскую жизнь и полеты. Иногда приходилось отвечать на долгие поцелуи, но Спартак стойко выдержал и это испытание.
А после какой-то там по счету стопки, как и предсказывал доктор Рожков, камень сам покатился под горку – товарищ Лаврентьеву уже больше интересовала добавка, чем дела любовные. Тем более свой самый главный голод она уже несколько удовлетворила.
Ага, чего с нетерпением и дожидался. Голова ее стала неумолимо клониться к столу, а речь сделалась уж совсем бессвязной. Спартак под локоточек поднял начальницу, отвел к кушетке и аккуратненько пристроил там на ночной отдых.
В общем, ничего удивительного – бабий век короток. И что прикажете делать, а тут служебное положение само подсказывает выход. И нет в этом ничего зазорного или противоестественного.
И вообще, хорошо и легко быть моралистом, сидя в уютном домашнем кресле и кутаясь в плед...
В коридоре ему навстречу попался Рожков. Доктор был пьян в дымину. То ли случайно попался, то ли поджидал Спартака...
– А, вижу все прошло наилучшим образом, – проговорил Рожков, прислоняясь к стене. – Почти сияете. Говорил же вам... Черт вас побери, Котляревский, с вашими... – Рожков снял очки и устало потер глаза. – Базарова помните? Этот, который нигилист. Тургенев... Удовлетворение есте... свенных потребностей... Хрена там! Вот я их вполне удовлетворяю, и что? Я счастлив, может быть?