Второе восстание Спартака - Страница 102

102

Выпил и Спартак, все еще не понимая, чем встревожен Марсель.

– Раввин, друг ты мой, старой закалки был бродяга, правильной. Очень я на него рассчитывал, он бы мне сильно помог порядок на зоне держать, беспредела сучьего не допустить. Зарезали его суки, причем, паскуды, деревянными щепками закололи, прикинь?! Верные люди говорили, что перед этим они требовали у Раввина отказаться от «веры» – это у него-то! Да на таких, как он, весь наш порядок держится!

Марсель хлопнул кулаком по столу, так что зазвенели стаканы.

– Слушай, – осторожно сказал Спартак, – все вокруг только и говорят: «суки, суки», мол, вот-вот много сук приедет – и тогда устроят они нам кровавую кадриль...

– А ты не знаешь?

– Да я как-то не узнавал...

– Постеснялся, что ли?

– Ну-у...

– Понятно. Тогда объясняю. Суки, Спартачок, это те же блатные, только они пошли против нашего закона. Когда война началась, государство всем блатным предложило амнистию – дескать, мы вас милуем, а вы должны эту милость отработать. Пойти на фронт и искупить вину геройскими поступками... Я-то, конечно, отказался, но многие – очень многие, Спартак! – офоршмачились, взяли из рук властей оружие и отправились эти самые власти защищать. И ведь многие выжили... Некоторые даже награды имеют, даже офицерские погоны. А после Победы куда деваться таким толпам? Работать они не умеют и не хотят, да и всех офицеров в мирной жизни не пристроишь... вот суки и берутся за старое. И снова попадают на кичу. А на кичах – мы, те, кто закон соблюли. Сечешь? Суки-то думают, что имеют право на голос, потому как раньше, до войны, были в авторитете и никто их этого авторитета не лишал... Но даже не это главное. Главное – у нас уже есть своя система, законы, отношения, эта, как ее, едрить... иеремерия?

– Иерархия, – негромко поправил Спартак.

– Ну да, она самая. И мы не намерены уступать место. А те не намерены жить, как мужики. И теперь пытаются силой отобрать у нас законное... И еще. Нормальные фронтовики, которые здесь чалятся, считают сук чуть ли не корешами – как же, ведь вместе воевали, вшей в окопах кормили, голодали, под «маслинами» ходили, а эти блатные, Марсель и остальные, на лагерных харчах отъедались... Идиоты. Не секут, что суки – те же уголовники, даже не перекрасившиеся. Думаешь, они на фронте родину защищали? Не насильничали, не грабили, не убивали? Ха-ха. Да они еще лучше научились грабить и убивать, на войне-то.

Вот оно что...

Помолчали.

Спартак знал уже, что власть над суками в лагере держал недавно прибывший, заслуженный в прошлом вор по кликухе Горький – звали его в миру Максим, а свое отношение к чему-нибудь – отрицательное или положительное, неважно, – он комментировал одним словом: «Горько!», меняя разве что интонацию...

– Я с этим Горьким разговор имел, и что ты думаешь? – сказал Марсель, будто прочитав его мысли. – Как два долбаных дипломата перед войной говорили, кружева из слов плели, и ведь прекрасно и я, и он понимали, что войны не избежать, но оба время пытаемся оттянуть, чтоб лучше к этой войне приготовиться.

– Заглядывал он недавно, Горький этот, – кивнул Спартак. – С дружками своими в душ ходили.

– О тебе и твоем «клубе» он ничего не знает. И хорошо. Будем надеяться, что наш с тобой общий друг с бритвенным погонялом про тебя слушок не пустит... Нет, не должен, он сук, по-моему, сильней всех нас ненавидит, зубами рвать готов, чуть не до истерики доходит.

Спартак взял бутылку и вопросительно посмотрел на Марселя. Тот кивнул:

– Ладно, давай еще по одной, да пойду я, надо с Кумом нашим поговорить, должен же он понять, что в лагере кровь прольется, если сразу этих тварей позорных на место не поставить.

Выпили еще по одной, закусили хлебом с тушенкой.

– Пока только одно хорошо: первая группа сук этих небольшая, двадцать человек всего, – сказал, поднимаясь, Марсель. – Мы тут со своими решили перебивать их небольшими партиями, по мере, так сказать, поступления...

* * *

– Ну не могу я ничем сейчас тебе помочь, ты пойми меня, – Комсомолец нервно ходил по кабинету, – есть установка оттуда, – он показал пальцем в потолок, – никаких ущемлений в отношении сук не предпринимать, наоборот, всячески поддерживать. Политика партии на сегодняшний момент такова.

– И что, ты их поддерживать собираешься? – глядя в пол перед собой, спросил Марсель. – Может, и порядок в лагере тебя мой не устраивает?

– Ты не заводись, не заводись! Ты уж извини, но я тебе явно помочь не могу. Но и помогать им тоже не буду. Тебе и карты в руки, реши вопрос. Только аккуратно, без крови постарайся...

– Без крови?! – Марсель поднял голову. – Ты знаешь, что они режут нас, как баранов? Что я людям своим скажу, как ты представляешь себе это «решение вопроса»? Меня резать пришли, а я что?

– Ладно, не ори. Я со своей стороны посмотрю, что можно сделать... но повторяю: резню в лагере не начинай. Первым – не начинай, – сказал Комсомолец.

Посмотрев друг на друга, оба, не сговариваясь, усмехнулись.

* * *

На расчищенной вполовину делянке разнесся звонкий гул колокола. Срубавший с только что поваленного ствола ветки Чинар, как раз из числа недавно прибывших сук, разогнул спину и с силой вогнал топор в сосну.

– Шабаш, братва, – крикнул он пилившим неподалеку неохватную сосну Штопору и Колыму. – На обед звонят.

Те, прислонив пилу к дереву, двинулись к нему.

На обед расположились возле высокого штабеля недавно очищенных от веток толстенных бревен, для равновесия укрепленного подпорками из молодых стволов. Вскорости появившийся несун, замотанный по самые глаза шарфом, молча выдал каждому по алюминиевой шлемке с дымящейся кашей и «веслу». Оставив еще и по ломтю хлеба, он двинулся дальше, туда, где его с нетерпением ждали такие же бригады, и вскоре его спина скрылась за штабелем.

102